— Разумеется, известно. Давно не было такой суматохи.

— И как тебе это нравится? — Этот холодный, загадочный электронный интеллект начинал меня раздражать. Когда он хохотнул, я невольно вздрогнул.

— Спокойно, Джим, спокойно. Я просто подключил к голосовой цепи блок эмоций. Он был отключен много веков назад, потому что верующие предпочитали слушать безапелляционный голос. Может, ты предпочитаешь женский? — добавил он мягким контральто.

— Если не трудно, оставь мужской, это как-то больше подходит к ситуации. Хотя странно, что я связываю пол и машину. А для тебя есть разница?

— Ни малейшей: он, она или оно — выбирай сам. Для меня пол ничего не значит.

— А для нас, людей, значит очень много — тебе, наверное, этого не хватает.

— Чепуха. Невозможно сожалеть о том, чего никогда не имел. Ты же по ночам не плачешь от того, что на твоих пальцах нет фоторецепторов?

Это он хорошо завернул; старина Марк был не прост. Но как ни приятно поболтать, пора переходить к сути визита.

— Марк, я пришел по очень важному делу.

— Несомненно.

— Ты смотрел выступление Зеннора по телевизору, ты знаешь, что происходит. Этот кровожадный дебил собирается расстрелять завтра поутру десять твоих приверженцев. Что ты намерен предпринять?

— Ничего.

— Ничего?! — Придя в бешенство, я ударил ногой по панели. — Ты… Ты придумал индивидуальный мютюэлизм! Ты распространил свое учение по Галактике! Ты привел сюда верующих — и теперь, когда им грозит гибель, решил остаться в стороне?

— Пошел ты к черту, Джим, — добродушно сказал он. — Я опубликовал политико-философский трактат. Только и всего. Люди его прочли, вдохновились и прилетели сюда, захватив меня с собой. У них своя голова на плечах. Так что остынь, детка, и не позволяй эмоциям возобладать над логикой.

Я снова уступил место роботу-уборщику. Приблизившись к Марку Четвертому, он мокрой тряпкой стер с панели отметину от моего ботинка.

Я сделал глубокий вдох и успокоился. Действительно, эмоциями делу не поможешь.

— Ты прав, Марк. Послушай, завтра на этой самой площади погибнут люди. Неужели ты ничем им не поможешь?

— А чем я могу помочь? Советом? Так любой совет можно найти в моих книгах. Люди ровно столько знают об индивидуальном мютюэлизме, сколько и я.

— И ты будешь равнодушно смотреть, как их убивают?

— Люди и раньше умирали за убеждения.

— Чудесно. А вот я не считаю, что это правильно. И кое-что предприму, в отличие от тебя.

— Что ты предпримешь?

— Еще не знаю. Посоветуй что-нибудь.

— Что?

— Как спасти людей. Как сорвать экзекуцию и уничтожить Зеннора…

И тут меня осенило. Дискутировать с Марком не имело смысла — надо было попросту воспользоваться его разумом. Если в его ячейках хранится информация, накопленная за тысячи лет, то наверняка там имеются сведения, которые мне нужны. Ведь у меня есть птица-шпион!

— Ладно, Марк. Ты все равно поможешь мне, дружище. Мне нужна кое-какая информация.

— Ну о чем разговор.

— Тебе известны координаты этой звездной системы и этой планеты?

— Конечно.

— Ага! Дай-ка мне распечаточку, да побыстрее! Я пошлю сигнал на ССВ, позову на помощь флот Лиги.

— Не вижу в этом смысла.

Я взорвался.

— Не видишь смысла?! Ах ты, идиотская машина! Я тебя прошу поделиться информацией, а ты не видишь смысла в том, чтобы спасти людям жизнь…

— Джим, друг ты мой инопланетный! Не выходи из себя, от этого повышается кровяное давление. Дослушай до конца. Я хотел добавить, что координаты нашей планеты тебе ни к чему. Ты уже послал сигнал на ССВ, когда включил замаскированный под птицу передатчик.

Глава 29

— Я послал сигнал на ССВ? — обалдело переспросил я.

— Да.

— Но… Но… — Я умолк и, мысленно схватив себя за шиворот, хорошенько встряхнул. «Логика, Джим! Сейчас нужна логика!» — Но в своей речи, записанной на пленку, капитан Варод утверждал, что для этого необходимо знать координаты планеты.

— Это была откровенная ложь.

— Как и утверждение, что птица отправила радиограмму на обычных волнах?

— Конечно.

Я нервно расхаживал по комнате. Телекамера поворачивалась вслед за мной. «Что происходит? Почему Варод обманул меня? А если он получил сигнал — почему молчит? Ведь если он получил сигнал и не выслал флот мне на помощь, то ответственность за гибель людей ляжет на его совесть. Но офицеры Лиги дорожат своей репутацией, не могут они пойти на такое! И все же Марк, наверное, не лжет». Я резко обернулся к нему.

— А ну-ка, старая мыслящая жестянка, ответь, где сейчас флот Лиги? Уже прибыл или еще в пути?

— Извини, Джим, но чего не знаю, того не знаю. На последнем нашем орбитальном телескопе батареи сели лет двести тому назад. Понятия не имею, где этот флот, о котором ты говоришь. Но подозреваю, что очень и очень неблизко.

Внезапно на меня накатила усталость, и я остановился. Да, денек нынче выдался еще тот. Я окинул комнату взглядом.

— Тут есть старый ящик или что-нибудь в этом роде? Мне бы сесть.

— О, прошу прощения. Наверное, хозяин из меня не слишком гостеприимный. Не было практики.

В комнату въехал диван на колесиках и остановился возле меня. Я с удовольствием на него плюхнулся. Было трудно воспринимать Марка в среднем роде, учитывая его голос и манеры.

— Очень мягко. Премного благодарен. — Я облизал губы, и Марк понял намек.

— Располагайся поудобнее. Выпьешь что-нибудь?

— Почему бы и нет? Хорошая выпивка разговору не повредит.

— К сожалению, бар у меня сейчас не самый изысканный. Есть вино, но ему уже лет четыреста. Как бы в голову не ударило.

Ко мне подъехал столик. Сдув пыль с бутылки, я включил электронный откупориватель, и тот снял древнюю пробку целой и невредимой. Я наполнил бокал и понюхал.

— О-о! Божественный запах!

Вкус оказался и того лучше. А вдвоем они — запах и вкус — живо прочистили мне мозги. Я почувствовал, что смогу, пожалуй, справиться со своими проблемами.

— Который час? — поинтересовался я.

— До обещанной генералом Зеннором экзекуции более шестнадцати часов.

Потягивая вино, я перебирал всевозможные варианты.

— Я послал сигнал, значит, флот идет на помощь. Но рассчитывать на его своевременное прибытие не приходится. Все-таки один плюс в этом есть — мне теперь не надо волноваться, что на этой планете я обречен жить до конца своих дней. Ладно, перейдем к делу. Что я могу предпринять для спасения людей, учитывая, что ты и твои мютюэлисты палец о палец для этого не ударите?

— Это не совсем так, Джим. Сейчас в городе проходят совещания, на которых обсуждается этот вопрос. К тому же многие жители вернулись.

— Что, решили смириться? Согласились работать на оккупантов?

— Отнюдь нет. Они намерены протестовать, но в какой форме выразить свой протест, еще не придумали.

— Откуда ты все это знаешь? Через шпионов?

— Не совсем. Я подключился к каналам связи и прослушиваю все видеофонные переговоры.

— А к армейским каналам ты тоже подключился?

— Да. Очень интересно.

— Ты понимаешь язык пришельцев?

— Я понимаю все языки на свете. Четырнадцать тысяч шестьсот двенадцать языков.

— Jamen, e’n ting er i hvert fald sikker. Du taller ikke dansk.

— Og hvorfor sa’ikke det? Dansk er da et smukt, melodisk sprog.

Прекрасно. Я-то думал, что, кроме меня, никто на свете не владеет датским. Но я был уверен, что знаю язык, о котором Марк и слыхом не слыхивал. Древний язык под названием «латынь». На нем говорит только тайное общество — настолько тайное, что я больше ничего не стану о нем рассказывать.

— Nonne cognoscis linguam Latinam?

— Loquarne linguam Latinam? — Голос Марка вдруг стал отрывистым, раздражительным. — Quid referam in singulorum verborum delectu, in coniunctorum compositione, et structura, in casuum atque temporum discriminatione, in cetnrarum concinnitate formularum, in incisorum membrorumque conformatione, in modulandis circumdictionibus, in elegantiarum cuiusque generis aqccurata, elaborataque frequenatione quantus tum sim et quam purus putus Ciceronianus? Ex qua Cicero mortuus est, meis verbus nihil latinius. Memoria vero libros omnium auctorum latinorum tam veterum quam recentiorum et neotericorum continet. Voces peregrinae et barbarae quae latinis eloquiis inseruntur, omino mihi notae sunt. Nae tu es baro et balatro, nam ego studeo partes difficiles cognoscere quas scholastici doctores gestant, latebras singulas auxilio mei ipsius cerno. Doctissimi enimvero homines omnino universitatum modernarum me rogant sensus omnium talium verborum.